[amnezyna]

Окей, давайте я признаюсь себе честно. Да, мне уже давно никак. То есть мне уже давно очень хорошо, я плыву на волнах, у меня размягчение мыслительных процессов, я глупо улыбаюсь, произнося слова "Торчвуд" и "Пасифик Рим", и если бы я имела привычку чертить ручкой имена, когда мне нечего делать, то легко догадаться, какие имена украшали бы доступные мне бумажные поверхности.
Я пишу странные AU, которые непонятны никому, кроме меня, и получаю огромное удовольствие от процесса.
А иногда мне приходят кроссоверы, от которых не отмашешься. И ладно бы причиной был только сыгравший обоих персонажей актёр, но нет ведь, ищется что-то глубже - и находится.
Почему Спайк с его специфическим представлением о романтике и любви к жестокости, действительно слишком похож на Джона Харта? Альтернативная реальность раскручивается, и в неё засасывает гораздо быстрее, чем ты успеваешь понять, что произошло. А потом уже поздно. Потому что потом мысли в голове уже текут по изменившемуся руслу. И если больше, чем полгода, русло только углубляется, понимаешь, что с этим теперь придётся жить.

Название: Привет, Джекки
Автор: Amnezyna
Фандомы: Torchwood, Buffy the Vampire Slayer
Категория: слэш
Персонаж: Джон Харт (он же Спайк) / Джек Харкнесс
Рейтинг: PG-13
Жанр: местами ангстовато, местами романтично
Дисклеймер: Всё не моё, все не мои, ничего не извлекаю, всё извлекается из меня.
Примечания и предупреждения: Very alternative universe. Монолог от первого лица.


Тебя можно было забыть за все эти годы. Тебя нужно было забыть, как забывают дурные воспоминания, а ты успел сделаться дурным воспоминанием, тогда, когда в последний раз посмотрел мне в лицо. Я уже понял, что ты больше не был тем Джеком, за которым я мог бы мотнуть на другой конец Вселенной, и который сделал бы то же самое для меня – если бы почувствовал выгоду. Ты сделал из себя грёбаного героя, Джек. И с высоты своего героизма ты смотрел на меня – с презрением и жалостью. Ты решил, что можешь назвать меня трусом. Тебе, со всей твоей бесконечной жизнью легко было нисходить до героизма, плакать над очередным трупом и вновь лезть под очередную пулю. Почему-то считается, что готовность умереть за других возвышает тебя над другими людьми и делает тебя более человечным. Я помню время, Джек, когда ты тоже не считал трусостью самое человеческое из всех желаний – жить. Я тоже хотел жить, с тобой или без тебя, но с тобой, конечно, было бы лучше.

Всё это время, когда я должен был тебя забыть, с лёгкостью, с которой я всегда отбрасывал всё неприятное, я держал тебя в памяти, как занозу. Её можно было расшатывать – это была боль, но я наслаждался ею, и наслаждался тем, что она прекращалась. Ты был моей занозой, и я расшатывал тебя каждый день. Я любил тебя, Джек, и я люблю тебя сейчас, я уже достаточно стар, чтобы бросаться этими истрёпанными словами, затёртыми и замусоленными многими поколениями девочек и мальчиков до меня. Только я, в отличие от них, могу сказать на самом деле – я подарил тебе свою вечность, Джек.

Вечность ради одного человека – слишком расточительно, не находишь? Ты бы первый не поверил мне, если бы я сказал, что согласился на это только ради тебя – Джон Харт никогда не сделал бы такой глупости. Слишком романтично для нас с тобой. Хотя это понравилось бы Дру. О, Дру, однажды она сказала мне во время очередного транса: "Ты встретишь мужчину в сером военном мундире, берегись его, он изменит свою жизнь". Моя маленькая пифия ошиблась тогда первый и единственный раз. Я уже встретил тебя три тысячи грёбаных лет назад. Вперёд. Я проскочил сотни временных поясов, но сейчас я не знаю, в каком времени мне думать о своей жизни. Раньше я трахал Время в задницу каждый раз, когда перемещался на три века впёред, и трахал его в рот, когда отправлялся обратно. Мы вместе разыгрывали весёлый тройничок – ты, я и всё время Вселенной. Это было весело. Мы брали его целиком. Теперь у нас опять есть всё время Вселенной, но мы привязаны к нему, как к пудовому ядру. Помнишь те весёлые ядра на Корсе, когда нас пытались продать в рабство? Ты ещё говорил, что это моя страсть к наручникам не доведёт нас до добра. Когда ты сломал свой манипулятор, Джекки? Мой сломал твой грёбаный братишка. Он вплавил его в меня, и мой триумфальный прыжок за тобой стал моим последним прыжком, на изломе он зашвырнул меня в прошлое без обратного билета. Но это было весело. И мне предложили неплохой обмен, а я всегда любил меняться.

Потом, в грязном девятнадцатом веке, когда я валялся, обдолбанный и обпившийся среди горы трупов и думал, как мне всё осторчертело, а до нормального времени оставалось ещё пятьдесят лет – тогда мне и вспоминался ты. Мы. Мне вспоминались мы, Джекки, и наш бесконечный пьяный угар, когда мы не помнили, в каком мире начинали пить, а в каком времени – заканчивали трахаться.

Каждый раз, когда я опять спрашиваю себя, зачем я согласился на эту резиновую вечность, без настоящего вкуса и настоящего запаха, как концентрат из набора спасательной капсулы, я представляю себе твоё лицо. Я представляю себе, каким будет выражение твоих глаз, когда я появлюсь перед тобой и скажу: "Привет, Джекки". А потом я убью тебя. И ещё раз. И ещё раз. Я буду убивать тебя каждый раз по-другому. Ты тоже убьёшь меня, но тоже не насовсем, если только твоя маленькая подружка не расскажет тебе о старом добром коле в грудь. Но ты не воспользуешься им, Джекки, потому что ты стал старым сентиментальным придурком. Я тоже стал старым сентиментальным придурком, мы вновь два сапога пара. Помнишь, мы уже были такой? Тогда, те две волшебных недели, превратившиеся в пять волшебных лет, когда ты почти каждую ночь вжимал меня в пол, в подушку, в чёрт знает что, а я выгибался тебе навстречу? Помнишь? Тогда мы были дабл джей, Джек и Джон, идеальная пара. Правда, на самом деле тебя тогда звали немного иначе. Теперь иначе зовут меня, так что мы квиты.

Когда тебе предлагают вечность, ты не спрашиваешь о мелком шрифте под контрактом. Но я был агентом времени, к чёрту, бывших агентов времени не бывает, и у меня хватило ума спросить. Тогда я думал, что это разумная плата – привязаться к одному миру, зато навечно. В качестве бонуса у меня был ты, такой же привязанный к этой поганой Земле. Поэтому, Джекки, и только поэтому, каждый раз, когда я просыпаюсь и думаю, почему я торчу здесь, в этой отсталой, загаженной дыре, где не осталось практически ничего интересного, я достаю свою занозу, Джекки. Я достаю тебя. Я представляю себе твоё лицо. Мне нравится представлять его, я не хочу разрушать это волшебство встречей с тобой, ведь тогда мне будет нечем утешаться, а я пока не готов лишить себя этой маленькой радости. Но когда-нибудь, Джекки, когда-нибудь, я приду к тебе и скажу: "Привет". Когда-нибудь, Джекки. У нас впереди целая долбаная вечность.